А. А. Ахматова: русская и национальные литературы. Международная научно-практическая конференция (Ереван, 25–26 сентября 2019 г.)

[А. А. Ахматова: русская и национальные литературы. Материалы Международной научно-практической конференции 25–26 сентября 2019 г. Ереван: «Издательский дом Лусабац», 2019. 494 с.]

Copyright © 2019 Galina Michailova. Published by Vilnius University Press
This is an Open Access article distributed under the terms of the Creative Commons Attribution Licence, which permits unrestricted use, distribution, and reproduction in any medium, provided the original author and source are credited.

Прошедшая в Ереване конференция – пятнадцатая по счету в ряду ежегодных научных встреч, организуемых в Армении с 2009 г. по сквозной теме «Русские классики: русская и национальные литературы». Конференция, посвященная 130-летнему юбилею Анны Ахматовой, состоялась в Ереванском государственном университете языков и социальных наук им. В. Я. Брюсова при поддержке Института литературы им. М. Абегяна, Национальной академии наук Армении, Российского нового ун-та (РосНОУ), Института гуманитарных наук Московского городского педагогического ун-та (МГПУ), Армянского общества дружбы «Армения – Россия». Организатор конференции (как и всех предыдущих) – д-р филологических наук, проф. М. Д. Амирханян.

В работе конференции приняли участие 18 исследователей, в сборнике материалов, опубликованных к началу симпозиума, представлены статьи еще 34 авторов. Выступления участников конференции касались поэзии Ахматовой в целом, отдельных этапов ее творчества, ее произведений, а также пересечений жизненного и художественного мира поэта с писателями-современниками и предшественниками. Так, совместный доклад О. Ю. Ивановой и Н. А. Калевич (РосНОУ, Москва) был посвящен сопоставлению отношения АА и И. Анненского к поэтическому переводу, то есть тому, что, учитывая преференции поэтов, можно было бы назвать несопоставимым. Для анализа были взяты переводы двух тематически близких стихотворения – «К Л.» В. Гюго и «Млечный путь» С. Прюдома. Выступающие доказали, что в переводе АА полностью утрачена философская и культурологическая прецедентность текста Гюго, его символика. Это обусловлено элементарностью задачи, которую поставила перед собой АА: познакомить читателя, не владеющего французским языком, с феноменом Гюго-поэта, ограничившись передачей общей идеи и формы стихотворения. В отличие от АА, Анненский в переводе «Млечного пути» умножает доступные ему смыслы, символы и ассоциации стихотворения Прюдома, то есть проявляет предельный интерес к тексту с позиции собственной когнитивно-интерпретационной концепции поэтического перевода. Е. Ю. Колышева (Московский городской педагогический ун-т), опираясь на собственные текстологические изыскания в сфере булгакововедения и на систему редакций «Поэмы без Героя», установленную Н. И. Крайневой, посвятила свое выступление этапам усвоения и присвоения романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» автором «Поэмы…». Е. Колышева обратилась к принципам «решения пространства» и создания образов в обоих произведениях. Фантастической безграничности пространства в «Поэме без Героя» и «Мастере и Маргарите» сопутствует способ решения проблемы времени и образов теней прошлого, с которыми связаны темы вины, расплаты, прощения и забвения.

И. Е. Мелентьева (Православный Свято-Тихоновский гуманитарный ун-т, Дом русского зарубежья им. А. Солженицына, Москва) очертила биографические и этико-эстетические точки схождения АА и А. И. Солженицына и подробно остановилась на образе-мотиве «девушка с вышивкой», распространенном в русской словесности XIX в. Этот топос, по мнению И. Мелентьевой, является для Солженицына признаком плотной связи персонажа его произведений с дореволюционной культурой и литературой. Элементы этого топоса докладчица нашла в стихотворении АА «Протертый коврик под иконой…» и в поэме «У самого моря». Некоторое недоумение вызвало отсутствие в докладе суждений о поэтике экфрастичности, которые явно напрашивались при обращении к текстам АА. Можно также не согласиться с интерпретацией докладчицей вышивающей героини «У самого моря»: не думаем, что с образом Лены связаны мотивы «поиска жениха, тоски по возлюбленному, разговоров о любви». Более релевантной нам показалась точка зрения Л. В. Маштаковой (Институт истории и археологии Уральского отделения РАН, Екатеринбург), подвергшей в сборнике Материалов конференции поэму «У самого моря» символистскому прочтению. С образом «вышивальщицы» Л. Маштакова связала христианскую и, ýже, богородичную символику (с. 277), указав на то, что царевич в поэме АА соответствует образу Христа, понимаемому через философию В. С. Соловьева как «третий элемент Премудрости, божественный Жених» (с. 280). В этой статье, к слову, как раз и задействованы пластические аллюзии в поэзии АА (иконография Пьеты, например).

Доклады Т. Г. Прохоровой, Е. З. Алеевой и В. Б. Шаминой (Казанский [Приволжский] федеральный ун-т) касались творческого диалога Л. С. Петрушевской (рассказ «В доме кто-то есть» и повесть «Время – ночь») с АА («Северные элегии» и так наз. «ахматовский миф»). В случае сопоставления рассказа современной писательницы и «Северных элегий» был проведен мотивный анализ, при соположении повести с «ахматовским мифом» – проанализированы способы и уровни деконструкции «мифа». Как уже указано выше, отдельные выступления литературоведов пересекались со статьями «заочных участников» конференции, опубликованными в сборнике Материалов научного собрания. Так к современницам Л. Петрушевской, поэтам В. Полозковой и В. Павловой, в поисках «ахматовского следа» обратилась в своей статье И. Н. Иванова (Северо-Кавказский федеральный ун-т, Ставрополь), а доклад А. А. Ходынской (Сургутский государственный ун-т) о рецепции АА в поэзии эмигрантов Г. Адамовича и Г. Иванова отчасти перекликался с обзором материалов об АА, опубликованных в ж-ле «Грани» эмигрантского периода (автор статьи – Ю. Е. Павельева, Дом русского зарубежья им. А. Солженицына, Москва). По мнению А. Ходынской, «младшие акмеисты» следовали тонкому психологизму и правдивости АА, вырабатывая поэтику «парижской ноты» – аскетичной, скупой на эмоции, тонкой до прозрачности. В исследовании Ю. Павельевой анализируются статьи «последнего русского акмеиста» Дм. Кленовского, Е. Тауберг, Н. Тарасовой и речь Л. Копелева, произнесенная на похоронах АА (все опубликованы в «Гранях» в 1954, 1963, 1964 и 1967 гг. соответственно).

Скрестились также выступление Т. И. Подкорытовой (Омский государственный педагогический ун-т) и статья «Ахматова и Пушкин» (авторы – С. З. Шейранян и В. В. Мадоян, Национальный ун-т архитектуры и строительства Армении). В центре внимания Т. Подкорытовой оказались такие элементы поэтологии АА, как «смуглая муза» и «смуглый отрок». Дав характеристику Серебряного века как завершающего этапа Петербургского цикла русской культуры, прощающегося с классической Музой, завещанной античностью, докладчица сосредоточилась на связанных друг с другом сюжетах исхода Музы и смерти Поэта (смерти Пушкина). Муза в ранней АА – один из сквозных персонажей, который скрепляет отдельные тексты в поэтическое единство, сюжет которого – прощание с почти умолкнувшей Музой, исходящей «из пределов здесь-бытия». «Смуглость» Музы, с точки зрения Т. Подкорытовой, находится не в привычной для исследователей причинно-следственной связи со «смуглым отроком» (олицетворением пушкинской традиции), а в обратной связи: поэт-отрок «смуглый» потому, что получил дар от «смуглой Музы», которая древнее поэта-лицеиста и родина которой – не Царское Село. В доказательство исследовательница привела стихи из цикла «Эпические мотивы», а также поэму «У самого моря». Семиотически эпитет «смуглый» означает «влюбленный», «страстный», то есть «смуглый отрок» Пушкин прежде всего – певец любви. Более того, в одном из стихотворных циклов Вяч. Иванова «смуглым отроком» назван Эрот. Таким образом, подвела итог докладчица, «смуглый отрок» персонифицирует три сакральных для АА начала: Первую любовь в космологическом смысле (Эрот), первую Музу любви (греческое начало лирики) и первого русского поэта (царскосельское начало русской любовной лирики).

В отличие от этого выступления статья «Ахматова и Пушкин» страдает дефицитом собственных точек зрения на известную тему, повтором целых фрагментов (с.480, 483), не мотивированными суждениями («традиционность… предопределила реалистический (?) путь развития ее [АА] поэзии, помогая ей избежать бесчисленного множества модных на то время течений….(!?)» [с. 484]), невниманием к текстам АА (эпиграф к «Реквиему» назван «строчками из поэмы» [с. 485]). Можно сравнить отдельные констатирующие суждения этой статьи об ахматовском эпиграфе, неточности цитирования и незавершенности цитируемого текста с теми же положениями в статье «Диалог с Библией: эпиграфистика Достоевского и Ахматовой» (авторы – А. В. Подчиненов и Т. А. Снигирева, Уральский федеральный ун-т). Екатеринбургские ученые осмыслили ахматовский эпиграф как четкий осознанный выбор «своего магистрального культурного вектора» (с. 381), а неточность цитирования обусловлена, с точки зрения авторов статьи, стремлением является увидеть в «чужом» свое, установкой на активный диалог с читателем либо осознанным художественным приемом (с. 389). В целом же, в статье А. Подчиненова и Т. Снигиревой исследуется, каким образом мир Библии «несет в себе этический код», по которому Ф. М. Достоевский и АА сверяют свою судьбу Творца. Авторы вступают в полемику с А. Г. Найманом, предъявлявшим к поэзии АА конфессиональные требования, не учитывая осознанную «дерзость» поэта, не только продолжающей, но и отталкивающейся от этической гармонии Библии (с. 384). Восьмикратное использование АА библейских строк в качестве эпиграфов авторы статьи классифицируют по характеру (традиционному либо специфически-ахматовскому) их использования.

Несколько устных и письменных исследований были посвящены теме Анна Ахматова и Лев Толстой / Антон Чехов. Ст. научный сотрудник Музея-усадьбы Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» Е. В. Белоусова, оттолкнувшись от автобиографического высказывания АА («читать училась по Азбуке Толстого»), полагает, что в этом признании заложен более широкий смысл: азы русской классики лягут в основу поэтической философии АА. Докладчик остановилась на схожести понимания смысла жизни у Л. Толстого и у поэта ХХ века, на их обращении к молитвенному опыту, на философии непротивления – результата отвлеченных размышлений Толстого и трагического эмпирического опыта АА, на теме личной вины и тяготении к эпичности и историзму (к сожалению, в суждениях о последнем Е. Белоусова упорно именовала «Реквием» и «Поэму без Героя» сборниками). Объемную и достаточно содержательную статью «А. А. Ахматова и Л. Н. Толстой: о единстве поэзии и прозы» в сборнике материалов представила А. М. Амирханян (Армянский государственный педагогический ун-т) с небесспорным конечным выводом о том, что проникшая в ахматовскую поэзию философия добра как смысла жизни является сутью ахматовского «психологического романа в стихах» (с. 46). Н. Ф. Иванова и Л. Е. Бушканец (Новгородский государственный ун-т) в своей статье аргументированно и психологически точно обрисовали ту ситуацию (контекст ссоры), в которой мемуаристкой Л. К. Чуковской были сделаны записи об отношении АА к Чехову (именно эти записи чаще всего становятся источником сложившегося у разных авторов мнения о «нелюбви» АА к Чехову). «Можно ли мемуарное свидетельство безапелляционно представлять как литературоведческое доказательство?» – к такому вопросу приходят авторы в финале статьи. Здесь заметим, что записи Л. Чуковской стали предметом рассмотрения описательной, на наш взгляд, статьи К. Д. Гордович (Высшая школа печати и медиатехнологий, С.-Петербургский государственный ун-т промышленных технологий и дизайна) о соотношении бытового и творческого в образе АА, созданном мемуаристкой.

В ряде выступлений речь шла об отдельных текстах АА. К. И. Шарафадина (Гуманитарный ун-т профсоюзов, С.-Петербург) для прочтения посвященного М. Цветаевой стихотворения АА «Поздний ответ» (сквозной мотив которого – жизнь, катастрофически превращающаяся в хаос) предложила свой ключ – образы Апокалипсиса. Т. Н. Чурляева (Новосибирский государственный технический ун-т) сосредоточилась на характере нарратива и сюжетно-фабульном развертывании лирического сознания героини стихотворения «Проводила друга до передней…». Г. П. Михайлова (Вильнюсский ун-т) предложила несколько «дополнений» к интерпретации ахматоведами стихотворения «Клеопатра» и пополнила его смыслы обращением к текстам Горация, А. Блока, Н. Пунина, Н. Гумилева и Ф. Зелинского. Уточняющий и дополняющий характер носит и статья М. Ч. Ларионовой (Южный федеральный ун-т, Ростов-на-Дону), в которой оспаривается мнение отдельных исследователей о том, что колыбельная «Тихо льется тихий Дон» в «Реквиеме» не связана с романом Шолохова. М. Ларионова подчеркивает «материнскую» и «оберегающую» линию жанра колыбельных песен, к которым обратилась АА, а также на такую деталь текста, как «месяц в шапке набекрень», которая отсылает к конкретной историко-культурной реалии – особому способу казаков носить шапки. Свою догадку автор статьи подтверждает биографическими фактами из жизни сына АА («Тихий Дон», по словам АА, был «любимым произведением Левы») и научными интересами Л. Н. Гумилева, касавшегося «казачьей темы» в связи с хазарами. А. А. Асоян (Гуманитарный ун-т профсоюзов, С.-Петербург) в своем выступлении предложил прочтение полного загадок и аллюзий цикла «Полночные стихи» в контексте ницшеанского мифа о вечном возвращении, связав, к примеру, название первого стихотворения цикла («Предвесенняя элегия») с идеей цикличности, обещающей повторение «Серебряного века», а стихотворение «В Зазеркалье», не поддающееся однозначной интерпретации, с «мортально-эротическим» его содержанием, проявленным благодаря суждениям М. Бланшо. Театрализации как принципу организации смысловой структуры «Поэма без Героя» посвящена статья Л. Г. Кихней (Институт международного права и экономики, Москва). Исследователь обратилась к разного вида театральным и драматургическим отсылкам, которые выполняют в поэме различные смысловые функции: например, рецепции из шекспировских трагедий, опер Моцарта и Штрауса, пьесы О. Уайльда способствуют вычленению архетипического сюжета возмездия (загробного мщения). Стилистическое своеобразие публицистической прозы АА заинтересовало Н. А. Басилая (Тбилисский государственный ун-т). Отметив литературные и исторические аллюзии и поэтические ассоциации эссе АА репрезентации о Пушкине и Лермонтове, автор рассмотрела стилистические способы передачи их обличительного пафоса, выражающиеся в очевидных бинарных оппозициях ахматовской прозы (что в случае с Лермонтовым соответствует поэтическому мировосприятию героя эссе).

В отдельных выступлениях и статьях прослеживалось развитие того или иного мотива либо образа в поэзии АА. Например, образ земли («дерна»), с точки зрения Е. Е. Завьяловой (Астраханский государственный ун-т), эволюционирует от зрительного объекта через мортальную символику к архетипическому наполнению образа. Соответственно в статье Н. В. Протасовой (Северо-Кавказский федеральный ун-т)
рассмотрен образ воды в поэтическом мире АА и связанный с ним «русалочий мотив». Исследователи из Пятигорского государственного ун-та Л. В. Витковская и И. Ф. Головченко в своей статье обратились к «чужим» путешествиям в лирике АА, разумея под этим ахматовский «обмен репликами» (с. 95) с поэзией Н. Гумилева и О. Мандельштама, для которых «трэвел-мотивы» были актуальны. В случае с Мандельштамом (интерпретация стихотворения которого «Соломинка» занимает в статье неоправданно большое место) «путешествие» АА представляют собой «погружение в слои памяти» (с. 103). О женском дискурсе в творчестве АА, создаваемом гендерным кодированием предметов, а также женской игровой стратегией (поза, жесты), идет речь в статье Л. С. Кисловой и М. А. Ветошкиной (Тюменский государственный ун-т). Статья, однако, завершается весьма спорным выводом о том, что алогичный (?) мир лирики АА (проявления алогичности исследователи почему-то увидели в наличии смысловых и эстетических бинарных оппозиций) «вполне может претендовать на предчувствие постмодернистской картины мира» (с. 228).

Ташкентскому «окружению» АА было посвящено выступление Э. Ф. Шафранской (Московский городской педагогический ун-т). Речь шла об узбекском литераторе Айбеке: о личных контактах АА с ним нет сведений, но он посвятил русскому поэту стихотворение, к которому неоднократно обращались переводчики с узбекского на русский. Другой герой доклада – отв. секретарь Союза писателей Узбекистана Х. Алимджан, о чиновничьем безразличии которого писала в своих записях Л. К. Чуковская. Что касается третьего персонажа – композитора А. Ф. Козловского, то повествование о нем было малоинформативным, если учесть, что еще в 2012 г. о музыканте дал исчерпывающие сведения Р. Тименчик в одном из «именных указателей» к Записным книжкам АА. Тематически близкой выступлению Э. Шафранской оказалась статья Т. А. Дьяченко (Астраханский государственный ун-т) об ориентальных мотивах в поэзии АА в сопоставлении с образом Востока у М. Лохвицкой и символикой образов соловья и розы в персидской поэзии. Об одном из самых интересных собеседников АА в ее зрелые годы – В. С. Муравьеве – рассказала Э. Д. Меленевская (ВГБИЛ им. М. И. Рудомино, Москва). В докладе, элементами которого стали и личные воспоминания Э. Меленевской, предстал объемный социально-психологический портрет незаурядного историка литературы и переводчика. Магнитофонные записи бесед с Муравьевым, опубликованные О. Е. Рубинчик, послужили для докладчика материалом для анализа его этико-эстетических взглядов и высказываний о личности и творчестве АА.

К сожалению, некоторые Материалы сборника конференции оставляют впечатление тематической и проблемной незавершенности, фактической неточности, терминологической непроясненности и даже комической абсурдности утверждений. К примеру, в статье М. И. Мелкумян (Ереванский государственный ун-т) «И голос вечности зовет…» «элитный клуб» «Бродячая собака» назван «настоящим притоном» (с. 308), посвященному Б. Пастернаку стихотворению 1936 г. приписывается прозаическое высказывание АА (с. 310), а 1914 году – борьба символистов с…имажинистами (с. 312); стихи АА 1941 и 1942 г., по мнению автора, звучали на благотворительных выступлениях в Александровском зале городской думы в первые годы Первой мировой войны (с. 313–314). А. А. Закарян (Национальная Академия Наук Армении) свою лаконичную статью ограничил републикацией «фельетона» (?!) С. Городецкого о «Белой стае», напечатанного в бакинской газете «Наше Время» 16 января 1920 г. П. Л. Карабущенко (Астраханский государственный ун-т) в статье с заманчивым и многообещающим названием «Элитологические воззрения Анны Андреевны Ахматовой» допускает ряд неточностей, искажающих смысл ахматовских текстов и ставящих под сомнение, действительно ли перед нами заявленная автором «герменевтическая экспертиза» «иносказательно понимаемых» (?) «поэтических вещей» АА (с. 219). Так высказывание от имени «поэмы» в «Поэме без Героя» приписывается автором статьи лирическому нарратору текста (с. 205), ирония А. Жолковского относительно «звездного часа» АА во время событий августа 1946 г. не учитывается (с. 215) и пр. Вызывает вопрос и смысл понятия «филологическая мифологизация», которым оперирует А. М. Меньщикова (Уральский федеральный ун-т, Екатеринбург) в статье «Вариативность и своеволие “Поэмы без героя” Анны Ахматовой». При этом в статье подробно и аргументировано, на основании имеющихся девяти редакций поэмы, представлено смысловое и структурное «движение» поэмы. Статья В. Д. Серафимовой (Московский педагогический государственный ун-т) «Жизнь поэзии Анны Ахматовой» (в соавторстве с С. М. Минасян, Ереванский государственный педагогический ун-т), на наш взгляд, является беспроблемным изложением известных характеристик творчества АА. Помимо этого, она включает в себя недопустимые для специалистов ложные сведения: в числе «литературных воспоминаний и размышлений о современниках» АА числятся некие эссе «Цветаева», «Пастернак», «Мандельштам», а среди сборников АА – составленные ею, но так и не изданные «Тростник» и «Седьмая книга» (с. 426, 428).

Целый блок статей в сборнике материалов конференции касается «Анны Ахматовой и армянской музы» (цитируем название статьи Р. А. Багдасаряна [Национальное собрание Армении]). Во всех статьях на эту тему подчеркивается роль О. Мандельштама в обращении АА к Армении и армянской поэзии. Исследователи останавливаются на переводах АА западноармянского поэта Д. Варужана, знаковых восточноармянских поэтов – А. Исаакяна, В. Терьяна, Е. Чаренца, М. Маркарян, А. Граши. Акцентируется тот факт, что переводы АА предназначались для так и не изданной в сер. 1930-х гг. «Антологии армянской поэзии» (а в опубликованной «обновленной» антологии 1940 г. ахматовских переводов уже не было). В статье Н. В. Отургашевой (Сибирский институт управления, Новосибирск) подчеркивается, что АА обратилась к переводам Д. Варужана и Е. Чаренца, чья жизнь и поэзия являются символом сопротивления тирании в любом ее проявлении, в трагические для русской культуры 30-е гг. Авторы статей подчеркивают трудность перевода армянской поэзии с ее «языково-стилистическими и тональными особенностями» (Р. Багдасарян) на русский язык, но отдают должное переводческому мастерству русского поэта, сопоставляя ее перевод стихотворения Е. Чаренца «Наш язык» с ее собственным стихотворением «Мужество» с точки зрения наличия в них одной смысловой доминанты. А. Э. Долуханян (Армянский государственный педагогический ун-т) указывает на значимость темы матери и сына в переводах АА стихов А. Исаакяна. Отталкиваясь от работ Г. Кубатьяна и Г. Ахвердяна, исследователи более подробно останавливаются на ахматовском «Подражании армянскому», отправной точкой для которого стало четверостишье О. Туманяна (статья Н. Отургашевой). К «армяно-ахматовской теме примыкает статья Т. Л. Воробьевой (Национальный исследовательский Томский государственный ун-т) об истории портрета АА кисти Мартироса Сарьяна, который сочетал в своем творчестве искусство символизма и образность восточной культуры. Портрету позировавшей ему АА художник придал греко-армянские черты, обратившись к контрастным цветам и пластике форм. Еще об одном «портретисте» АА, Амедео Модильяни, идет речь в статье «“Любопытство иностранки” в лирике Анны Андреевны Ахматовой» (автор – О. Ф. Ладохина, Московский городской педагогический ун-т).

К теме АА и Грузия читателя сборника материалов конференции приобщает статья Н. П. Багратион-Давиташвили и М. С. Николаишвили (Тбилисский государственный ун-т). Исследователи напоминают об эпиграфе из Ш. Руставели к одному из стихотворений АА, а также о том, что в 1918 г. в Тбилиси был переиздан сборник «Белая стая», и сохранились воспоминания АА о встречах с Т. Табидзе и П. Яшвили. Особое внимание уделено блестящему переводу АА стихотворения М. Квливидзе «Памяти Саят-Нова», в котором надо было передать и реминисценции из Саят-Новы, и творческую манеру автора.

В заключение скажем, что ахматовская конференция в Армении представила разнообразные подходы к творчеству Ахматовой, главным образом, российских исследователей, и география мест изучения поэзии и прозы поэта необычайно велика. Объясним интерес к ахматовской теме и армянских ученых – в силу переводческой деятельности Ахматовой и, возможно, в силу мандельштамовского отсвета на ее личности и жизни, то есть отсвета поэта, который сказал об армянах так: «Вот люди, которые гремят ключами языка даже тогда, когда не отпирают никаких сокровищ».

Галина Михайлова